ВОРОНОВ  ЮРИЙ

Ленинградки
В школе
Похороны
Вода
Сотый день
Трое
Я забыть никогда не смогу...

Ленинградки

(О.Ф. Берггольц)

Что тяжелее тех минут,
Когда под вьюгой одичалой
Они на кладбище везут
Детей, зашитых в одеяла.

Когда ночами снится сон,
Что муж – навстречу, по перрону...
А на пороге – почтальон
И не с письмом, а с похоронной.

Когда не можешь есть и спать
И кажется, что жить не надо...
Но ты жива. И ты опять
Идёшь на помощь Ленинграду.

Идёшь, сжимая кулаки,
Сухие губы стиснув плотно.
Идёшь. И через грудь – платки:
Крест-накрест, лентой пулемётной.

В школе

Девчонка руки протянула
И головой – на край стола...
Сначала думали – уснула,
А оказалось – умерла.

Её из школы на носилках
Домой ребята понесли.
В ресницах у подруг слезинки
То исчезали, то росли.

Никто не обронил ни слова.
Лишь хрипло, сквозь метельный сон,
Учитель выдавил, что снова
Занятья – после похорон.

Похороны

Тяжело, потому что нами
Занялись и мороз и вьюга.
Потому что земля как камень.
Потому что хороним друга.

Мы хороним тебя без гроба,
Без цветов, без речей, без плача.
И не скажем ни слова, чтобы
Оправдаться. Нельзя иначе.

Нам, тебя пережившим людям,
Ты обязан простить всё это.
Если ж вдруг мы тебя забудем,
Вот тогда нам прощенья нету.

Вода

Опять налёт, опять сирены взвыли.
Опять зенитки начали греметь.
И ангел с петропавловского шпиля
В который раз пытается взлететь.

Но неподвижна очередь людская
У проруби, дымящейся во льду.
Там люди воду медленно таскают
У вражеских пилотов на виду.

Не думайте, что лезут зря под пули.
Остались – просто силы берегут.
Наполненные вёдра и кастрюли
Привязаны к саням, но люди ждут.

Ведь прежде чем по ровному пойдём,
Нам нужно вверх по берегу подняться.
Он страшен, этот тягостный подъём,
Хотя, наверно, весь – шагов пятнадцать.

Споткнёшься, и без помощи не встать,
И от саней – вода дорожкой слёзной...
Чтоб воду по пути не расплескать,
Мы молча ждём, пока она замёрзнет...

Сотый день

Вместо супа – бурда из столярного клея,
Вместо чая – заварка сосновой хвои.
Это б всё ничего, только руки немеют,
Только ноги становятся вдруг не твои.

Только сердце внезапно сожмётся, как ёжик,
И глухие удары пойдут невпопад...
Сердце! Надо стучать, если даже не можешь.
Не смолкай! Ведь на наших сердцах – Ленинград.

Бейся, сердце! Стучи, несмотря на усталость,
Слышишь: город клянётся, что враг не пройдёт!
...Сотый день догорал. Как потом оказалось,
Впереди оставалось ещё восемьсот.

Трое

Я к ним подойду. Одеялом укрою,
О чём-то скажу, но они не услышат.
Спрошу – не ответят... А в комнате – трое.
Нас в комнате трое, но двое не дышат.
Я знаю: не встанут. Я всё понимаю...
Зачем же я хлеб на три части ломаю?

Я забыть никогда не смогу...

Я забыть никогда не смогу
Скрип саней на декабрьском снегу.

То пронзительный, медленный скрип:
Он как стон, как рыданье, как всхлип.

Будто всё это было вчера...
В белой простыне – брат и сестра...