ВЫСОЦКИЙ ВЛАДИМИР -1
(Летопись Советской России)
В куски разлетелася корона...
А мы живём в мертвящей пустоте...
Растревожили в логове старое зло...
У домашних и хищных зверей...
Баллада о детстве
Баллада о борьбе
Штрафные батальоны
Он не вернулся из боя
Песня о погибшем лётчике
Тот, который не стрелял
Братские могилы
Песня о новом времени
Я не люблю
Натянутый канат
Певец у микрофона
Бег иноходца
Маски
Так оно и есть ...
ОЧИ ЧЁРНЫЕ:
I. Погоня
II. Старый дом
В куски разлетелася корона...
В куски
Разлетелася корона,
Нет державы, нету трона, –
Жизнь, Россия и законы –
Всё к чертям!
И мы –
Словно загнанные в норы,
Словно пойманные воры, –
Только – кровь одна с позором
Пополам.
И нам
Ни черта не разобраться,
С кем порвать и с кем остаться,
Кто за нас, кого бояться,
Где пути, куда податься, –
Не понять!
Где дух? Где честь? Где стыд?
Где свои, а где чужие,
Как до этого дожили,
Неужели на Россию
Нам плевать?!
Позор
Всем, кому покой дороже,
Всем, кого сомненье гложет –
Может он или не может
Убивать!
Сигнал! –
И по-волчьи, и по-бычьи,
И – как коршун на добычу,
Только воронов покличем
Пировать.
Эй, вы!
Где былая ваша твёрдость?
Где былая наша гордость?
Отдыхать сегодня – подлость!
Пистолет сжимает твёрдая рука.
Конец! Всему конец!
Всё разбилось, поломалось, –
Нам осталась только малость –
Только выстрелить в висок иль во врага.
1965 г.
А мы живём в мертвящей пустоте, –
Попробуй надави – так брызнет гноем, –
И страх мертвящий заглушаем воем –
И те, что первые, и люди, что в хвосте.
И обязательные жертвоприношенья,
Отцами нашими воспетые не раз,
Печать поставили на наше поколенье –
Лишили разума и памяти и глаз.
1979 г.
У домашних и хищных зверей
Есть человечий вкус и запах,
А каждый день ходить на задних лапах –
Это грустная участь людей.
1966 г.
Час зачатья я помню неточно, –
Значит, память моя – однобока, –
Но зачат я был ночью, порочно
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе, –
Девять месяцев – это не лет!
Первый срок отбывал я в утробе, –
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам, святители,
Что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали –
В те времена укромные,
Теперь – почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия,
А многих – даже ранее, –
А вот живёт же братия –
Моя честна компания!
Ходу, думушки резвые, ходу!
Слова, строченьки милые, слова!..
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил, –
Отыгрался бы на подлеце!
Но родился, и жил я, и выжил, –
Дом на Первой Мещанской – в конце.
Там за стеной, за стеночкою,
За перегородочкой
Соседушка с соседочкою
Баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так, –
Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток –
Всего одна уборная.
Здесь зуб на зуб не попадал,
Не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал,
Почём она – копеечка.
Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу,
И плевал я – здоровый трёхлетка –
На воздушную эту тревогу!
Да не всё то, что сверху, – от бога, –
И народ “зажигалки” тушил;
И как малая фронту подмога –
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три луча,
На чердаке рассеяно,
На Евдоким Кирилыча
И Гисю Моисеевну.
Она ему: “Как сыновья?”
“Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья –
Вы тоже пострадавшие!
Вы тоже – пострадавшие,
А значит – обрусевшие:
Мои – без вести павшие,
Твои – безвинно севшие”.
...Я ушёл от пелёнок и сосок,
Поживал не забыт, не заброшен,
Но дразнили меня: “Недоносок”, –
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я:
Пленных гонят – чего ж мы дрожим?!
Возвращались отцы наши, братья
По домам – по своим да чужим...
У тёти Зины кофточка
С разводами да змеями, –
А у Попова Вовчика
Отец пришёл с трофеями.
Трофейная Япония,
Трофейная Германия...
Пришла страна Лимония,
Сплошная Чемодания!
Взял у отца на станции
Погоны, словно цацки, я, –
А из эвакуации
Толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились – потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся – отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой, –
Мы спросили – зачем? – он в ответ,
Мол: “Коридоры кончаются стенкой,
А тоннели – выводят на свет!”
Пророчество папашино
Не слушал Витька с корешем –
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушёл.
Да он всегда был спорщиком,
Припрут к стене – откажется...
Прошёл он коридорчиком -
И кончил “стенкой”, кажется.
Но у отцов – свои умы,
А что до нас касательно –
На жизнь засматривались мы
Уже самостоятельно.
Все – от нас до почти годовалых –
“Толковищу” вели до кровянки, –
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле, –
В “ремеслухе” – живи да тужи:
Ни дерзнуть, ни рискнуть, – но рискнули
Из напильников делать ножи.
Они воткнутся в лёгкие,
От никотина чёрные,
По рукоятки лёгкие
Трёхцветные наборные...
Вели дела отменные
Сопливые острожники –
На стройке немцы пленные
На хлеб меняли ножики.
Сперва играли в “фантики”,
В “пристенок” с крохоборами, –
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами.
...Спекулянтка была номер перший –
Ни соседей, ни бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей –
Пересветова тётя Маруся.
У Маруси за стенкой говели, –
И она там втихую пила...
А упала она – возле двери, –
Некрасиво так, зло умерла.
Нажива – как наркотика, –
Не выдержала этого
Богатенькая тётенька
Маруся Пересветова.
И было всё обыденно:
Заглянет кто – расстроится.
Особенно обидело
Богатство – метростроевца.
Он дом сломал, а нам сказал:
“У вас носы не вытерты,
А я, за что я воевал?!” -
И разные эпитеты.
...Было время – и были подвалы,
Было надо – и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
И в конце куда надо впадали.
Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднялись,
Потому что из тех коридоров,
Вниз – сподручней им было, чем ввысь.
1975 г.
Сpедь оплывших свечей и вечеpних молитв,
Сpедь военных тpофеев и миpных костpов
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастpоф.
Детям вечно досаден
Их возpаст и быт –
И дpались мы до ссадин,
До смеpтных обид.
Hо одежды латали
Hам матеpи в сpок,
Мы же книги глотали,
Пьянея от стpок.
Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фpаз,
И кpужил наши головы запах боpьбы,
Со стpаниц пожелтевших слетая на нас.
И пытались постичь –
Мы, не знавшие войн,
За воинственный клич
Пpинимавшие вой, –
Тайну слова "пpиказ",
Hазначенье гpаниц,
Смысл атаки и лязг
Боевых колесниц.
А в кипящих котлах пpежних боен и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов!
Мы на pоли пpедателей, тpусов, иуд
В детских игpах своих назначали вpагов.
И злодея следам
Hе давали остыть,
И пpекpаснейших дам
Обещали любить;
И, дpузей успокоив
И ближних любя,
Мы на pоли геpоев
Вводили себя.
Только в гpёзы нельзя насовсем убежать:
Кpаткий век у забав – столько боли вокpуг!
Постаpайся ладони у мёpтвых pазжать
И оpужье пpинять из натpуженных pук.
Испытай, завладев
Ещё тёплым мечом
И доспехи надев, –
Что почём, что почём!
Разбеpись, кто ты – тpус
Иль избpанник судьбы,
И попpобуй на вкус
Hастоящей боpьбы.
И когда pядом pухнет изpаненный дpуг
И над пеpвой потеpей ты взвоешь, скоpбя,
И когда ты без кожи останешься вдpуг
Оттого, что убили его – не тебя, –
Ты поймёшь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забpал –
Это смеpти оскал! –
Ложь и зло, – погляди,
Как их лица гpубы,
И всегда позади –
Воpоньё и гpобы!
Если, путь пpоpубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жаpком бою испытал что почём, –
Значит, нужные книги ты в детстве читал!
Если мяса с ножа
Ты не ел ни куска,
Если pуки сложа
Наблюдал свысока
И в боpьбу не вступил
С подлецом, с палачом –
Значит, в жизни ты был
Ни пpи чём, ни пpи чём!
1975 г.
Всего лишь час дают на артобстрел –
Всего лишь час пехоте передышки,
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому – до ордена, ну а кому – до "вышки".
За этот час не пишем ни строки –
Молись богам войны артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так – мы штрафники, –
Нам не писать: "...считайте коммунистом".
Перед атакой – водку, – вот мура!
Своё отпили мы ещё в гражданку,
Поэтому мы не кричим "ура" –
Со смертью мы играемся в молчанку.
У штрафников один закон, один конец:
Коли, руби фашистского бродягу,
И если не поймаешь в грудь свинец –
Медаль на грудь поймаешь за отвагу.
Ты бей штыком, а лучше – бей рукой:
Оно надёжней, да оно и тише, –
И ежели останешься живой –
Гуляй, рванина, от рубля и выше!
Считает враг: морально мы слабы, –
За ним и лес, и города сожжённы.
Вы лучше лес рубите на гробы –
В прорыв идут штрафные батальоны!
Вот шесть ноль-ноль – и вот сейчас обстрел, –
Ну, бог войны, давай без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому – до ордена, а большинству – до "вышки"...
1964 г.
Почему всё не так? Вроде – всё как всегда:
То же небо – опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода...
Только – он не вернулся из боя.
Мне теперь не понять, кто же прав был из нас
В наших спорах без сна и покоя.
Мне не стало хватать его только сейчас –
Когда он не вернулся из боя.
Он молчал невпопад и не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое,
Он мне спать не давал, он с восходом вставал, –
А вчера не вернулся из боя.
То, что пусто теперь, – не про то разговор:
Вдруг заметил я – нас было двое...
Для меня – будто ветром задуло костёр,
Когда он не вернулся из боя.
Нынче вырвалась, словно из плена, весна.
По ошибке окликнул его я:
“ Друг, оставь покурить”! – а в ответ – тишина...
Он вчера не вернулся из боя.
Наши мёртвые нас не оставят в беде,
Наши павшие – как часовые...
Отражается небо в лесу, как в воде, –
И деревья стоят голубые.
Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло – для обоих...
Всё теперь – одному, – только кажется мне –
Это я не вернулся из боя.
1969 г.
Всю войну под завязку
я всё к дому тянулся,
Но хотя горячился –
воевал делово, –
Ну а он торопился,
Как то раз не пригнулся –
И в войне взад-вперёд обернулся
за два года – всего ничего.
Не слыхать его пульса
С сорок третьей весны, –
Ну а я окунулся
В довоенные сны.
И гляжу я дурея,
И дышу тяжело:
Он был лучше, добрее,
Добрее, добрее, –
Ну а мне – повезло.
Я за пазухой не жил,
не пил с господом чая,
Я ни в тыл не просился,
ни судьбе под подол, –
Но мне женщины молча
намекали, встречая:
Если б ты там на веки остался –
может, мой бы обратно пришёл?!
Для меня – не загадка
Их печальный вопрос, –
Мне ведь тоже не сладко,
Что у них не сбылось.
Мне ответ подвернулся:
“Извините, что цел!
Я случайно вернулся,
Вернулся, вернулся, –
Ну а ваш – не сумел”.
Он кричал напоследок,
в самолёте сгорая:
“Ты живи! Ты дотянешь!” –
доносилось сквозь гул.
Мы летали под богом
возле самого рая, –
Он поднялся чуть выше и сел там,
ну а я – до земли дотянул.
Встретил лётчика сухо
Райский аэродром.
Он садился на брюхо,
Но не ползал на нём.
Он уснул – не проснулся,
Он запел – не допел.
Так что я вот вернулся,
Глядите – вернулся, –
Ну а он – не успел.
Я кругом и навечно
виноват перед теми,
С кем сегодня встречаться
я почёл бы за честь, –
И хотя мы живыми
до конца долетели –
Жжёт нас память и мучает совесть,
у того, у кого она есть.
Кто-то скупо и чётко
Отсчитал нам часы
Нашей жизни короткой,
Как бетон полосы, –
И на ней – кто разбился,
Кто взлетел навсегда...
Ну а я приземлился,
А я приземлился, –
Вот какая беда...
1975 г.
Я вам мозги не пудрю –
Уже не тот завод:
В меня стрелял поутру
Из ружей целый взвод.
За что мне эта злая,
Нелепая стезя –
Не то чтобы не знаю, –
Рассказывать нельзя.
Мой командир меня почти что спас,
Но кто-то на расстреле настоял...
И взвод отлично выполнил приказ, –
Но был один, который не стрелял.
Судьба моя лихая
Давно наперекос:
Однажды "языка" я
Добыл, да не донёс, –
И особист Суэтин,
Неутомимый наш,
Ещё тогда приметил
И взял на карандаш.
Он выволок на свет и приволок
Подколотый, подшитый матерьял...
Никто поделать ничего не смог.
Нет – смог один, который не стрелял.
Рука упала в пропасть
С дурацким звуком "Пли!" –
И залп мне выдал пропуск
В ту сторону земли.
Но слышу: “Жив, зараза, –
Тащите в медсанбат.
Расстреливать два раза
Уставы не велят.”
А врач потом всё цокал языком
И, удивляясь, пули удалял, –
А я в бреду беседовал тайком
С тем пареньком, который не стрелял.
Я раны, как собака, –
Лизал, а не лечил;
В госпиталях, однако, –
В большом почёте был.
Ходил в меня влюблённый
Весь слабый женский пол:
“Эй ты, недострелённый,
Давай-ка на укол!”
Наш батальон геройствовал в Крыму,
И я туда глюкозу посылал –
Чтоб было слаще воевать ему.
Кому? Тому, который не стрелял.
Я пил чаёк из блюдца,
Со спиртиком бывал...
Мне не пришлось загнуться,
И я довоевал.
В свой полк определили, –
“Воюй! – сказал комбат, –
А что недострелили –
Так я невиноват.”
Я тоже рад был – но, присев у пня,
Я выл белухой и судьбину клял:
Немецкий снайпер дострелил меня, –
Убив того, который не стрелял.
1972 г.
На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают, –
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.
Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче – гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы –
Все судьбы в единую слиты.
А в Вечном огне – видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
У братских могил нет заплаканных вдов –
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!
1964 г.
Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги, –
Значит, скоро и нам – уходить и прощаться без слов.
По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно к какому концу унося седоков.
Наше время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!
И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед.
Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив, что рядом – товарищей нет.
И ещё будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,
Про войну будут детские игры с названьями старыми,
И людей будем долго делить на своих и врагов.
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица, –
Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!...
1966 г.
Я не люблю фатального исхода,
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда весёлых песен не пою.
Я не люблю холодного цинизма,
В восторженность не верю, и ещё –
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда – наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или – когда всё время против шерсти,
Или – когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой, –
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово "честь" забыто,
И что в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья –
Нет жалости во мне, и неспроста:
Я не люблю насилье и бессилье, –
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более – когда в неё плюют.
Я не люблю манежи и арены:
На них мильон меняют по рублю.
Пусть впереди большие перемены –
Я это никогда не полюблю!
1969 г.
Он не вышел ни званьем, ни ростом.
Нe за славу, нe за плату –
На свой, необычный манер
Он по жизни шагал над помостом –
По канату, по канату,
Натянутому, как нерв.
Посмотрите – вот он
без страховки идёт.
Чуть правее наклон –
упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон –
всё равно не спасти...
Но должно быть, ему очень нужно пройти
четыре четверти пути.
И лучи его с шага сбивали,
И кололи, словно лавры.
Труба надрывалась – как две.
Крики "Браво!" его оглушали,
А литавры, а литавры –
Как обухом по голове!
Посмотрите – вот он
без страховки идёт.
Чуть правее наклон –
упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон –
всё равно не спасти...
Но теперь ему меньше осталось пройти –
уже три четверти пути.
"Ах как жутко, как смело, как мило!
Бой со смертью – три минуты!" –
Раскрыв в ожидании рты,
Из партера глядели уныло
Лилипуты, лилипуты –
Казалось ему с высоты.
Посмотрите – вот он
без страховки идёт.
Чуть правее наклон –
упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон –
всё равно не спасти...
Но спокойно, – ему остаётся пройти
всего две четверти пути!
Он смеялся над славою бренной,
Но хотел быть только первым –
Такого попробуй угробь!
Не по проволоке над ареной, –
Он по нервам – нам по нервам –
Шёл под барабанную дробь!
Посмотрите – вот он
без страховки идёт.
Чуть правее наклон –
упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон –
всё равно не спасти...
Но замрите,– ему остаётся пройти
не больше четверти пути!
Закричал дрессировщик – и звери
Клали лапы на носилки...
Но прост приговор и суров:
Был растерян он или уверен –
Но в опилки, но в опилки
Он пролил досаду и кровь!
И сегодня другой
без страховки идёт.
Тонкий шнур под ногой –
упадёт, пропадёт!
Вправо, влево наклон –
и его не спасти...
Но зачем-то ему тоже нужно пройти
четыре четверти пути!
1972 г.
Я весь в свету, доступен всем глазам,-
Я приступил к привычной процедуре:
Я к микрофону встал как к образам...
Нет-нет, сегодня точно – к амбразуре.
И микрофону я не по нутру –
Да, голос мой любому опостылит, –
Уверен, если где-то я совру –
Он ложь мою безжалостно усилит.
Бьют лучи от рампы мне под рёбра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!
Сегодня я особенно хриплю,
Но изменить тональность не рискую, –
Ведь если я душою покривлю –
Он ни за что не выправит кривую.
Он, бестия, потоньше острия –
Слух безотказен, слышит фальшь до йоты, –
Ему плевать, что не в ударе я, –
Но пусть я верно выпеваю ноты!
Бьют лучи от рампы мне под рёбра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!
На шее гибкой этот микрофон
Своей змеиной головою вертит:
Лишь только замолчу – ужалит он, –
Я должен петь – до одури, до смерти.
Не шевелись, не двигайся, не смей!
Я видел жало – ты змея, я знаю!
И я – как будто заклинатель змей:
Я не пою – я кобру заклинаю!
Бьют лучи от рампы мне под рёбра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!
Прожорлив он, и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки,
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца, –
Рук не поднять – гитара вяжет руки!
Опять не будет этому конца!
Что есть мой микрофон – кто мне ответит?
Теперь он – как лампада у лица,
Но я не свят, и микрофон не светит.
Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона –
Мне сразу больно хлещет по щекам
Недвижимая тень от микрофона.
Бьют лучи от рампы мне под рёбра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!
1971 г.
Я скачу, но я скачу иначе, –
По камням, по лужам, по росе.
Бег мой назван иноходью – значит:
По-другому, то есть – не как все.
Мне набили раны на спине,
Я дрожу боками у воды.
Я согласен бегать в табуне –
Но не под седлом и без узды!
Мне сегодня предстоит бороться, –
Скачки! – я сегодня – фаворит.
Знаю – ставят все на иноходца, –
Но не я – жокей на мне хрипит!
Он вонзает шпоры в рёбра мне,
Зубоскалят первые ряды...
Я согласен бегать в табуне –
Но не под седлом и без узды!
Нет, не будут золотыми горы –
Я последним цель пересеку:
Я ему припомню эти шпоры –
Засбою, отстану на скаку!..
Колокол! Жокей мой “на коне” –
Он смеётся в предвкушеньи мзды.
Ох, как я бы бегал в табуне, –
Но не под седлом и без узды!
Что со мной, что делаю, как смею –
Потакаю своему врагу!
Я собою просто не владею –
Я придти не первым не могу!
Что же делать? Остаётся мне –
Вышвырнуть жокея моего
И бежать, как будто в табуне, –
Под седлом, в узде, но – без него!
Я пришёл, а он в хвосте плетётся –
По камням, по лужам, по росе.
Я впервые не был иноходцем –
Я стремился выиграть, как все!
1970 г,
Смеюсь навзрыд – как у кривых зеркал, –
Меня, должно быть, ловко разыграли:
Крючки носов и до ушей оскал –
Как на венецианском карнавале!
Вокруг меня смыкается кольцо –
Меня хватают, вовлекают в пляску, –
Так-так, моё нормальное лицо
Все, вероятно, приняли за маску.
Петарды, конфетти... Но всё не так, –
И маски на меня глядят с укором, –
Они кричат, что я опять – не в такт,
Что наступаю на ногу партнёрам.
Что делать мне – бежать, да поскорей?
А может, вместе с ними веселиться?..
Надеюсь я – под масками зверей
Бывают человеческие лица.
Все в масках, в париках – все как один, –
Кто - сказочен, а кто – литературен...
Сосед мой слева – грустный арлекин,
Другой – палач, а каждый третий – дурень.
Один – себя старался обелить,
Другой – лицо скрывает от огласки,
А кто – уже не в силах отличить
Своё лицо от непременной маски.
Я в хоровод вступаю, хохоча, –
Но всё-таки мне неспокойно с ними:
А вдруг кому-то маска палача
Понравится – и он её не снимет?
Вдруг арлекин навеки загрустит,
Любуясь сам своим лицом печальным;
Что, если дурень свой дурацкий вид
Так и забудет на лице нормальном?!
За масками гоняюсь по пятам,
Но ни одну не попрошу открыться, –
Что, если маски сброшены, а там –
Всё те же полумаски-полулица?
Как доброго лица не прозевать,
Как честных отличить наверняка мне? –
Все научились маски надевать,
Чтоб не разбить своё лицо о камни.
Я в тайну масок всё-таки проник, –
Уверен я, что мой анализ точен:
Что маски равнодушья у иных –
Защита от плевков и от пощёчин.
1971 г.
Так оно и есть –
Словно встарь, словно встарь:
Если шёл вразрез –
На фонарь, на фонарь,
Если воровал –
Значит, сел, значит, сел,
Если много знал –
Под расстрел, под расстрел!
Думал я – наконец не увижу я скоро
Лагерей, лагерей, –
Но попал в этот пыльный расплывчатый город
Без людей, без людей.
Бродят толпы людей, на людей непохожих,
Равнодушных, слепых, –
Я заглядывал в чёрные лица прохожих –
Ни своих, ни чужих.
Так зачем проклинал свою горькую долю?
Видно, зря, видно, зря!
Так зачем я так долго стремился на волю
В лагерях, в лагерях?!
Бродят толпы людей, на людей непохожих,
Равнодушных, слепых, –
Я заглядывал в чёрные лица прохожих –
Ни своих, ни чужих.
Так оно и есть –
Словно встарь, словно встарь:
Если шёл вразрез –
На фонарь, на фонарь,
Если воровал –
Значит, сел, значит, сел,
Если много знал –
Под расстрел, под расстрел!
1964 г.
Во хмелю слегка
Лесом правил я.
Не устал пока, –
Пел за здравие.
А умел я петь
Песни вздорные:
“Как любил я вас,
Очи чёрные...”
То плелись, то неслись, то трусили рысцой.
И болотную слизь конь швырял мне в лицо.
Только я проглочу вместе с грязью слюну,
Штофу горло скручу – и опять затяну:
“Очи чёрные!
Как любил я вас...”
Но – прикончил я
То, что впрок припас.
Головой тряхнул,
Чтоб слетела блажь,
И вокруг взглянул –
И присвистнул аж:
Лес стеной впереди – не пускает стена, –
Кони прядут ушами, назад подают.
Где просвет, где прогал – не видать ни рожна!
Колют иглы меня, до костей достают.
Коренной ты мой,
Выручай же, брат!
Ты куда, родной, –
Почему назад?!
Дождь – как яд с ветвей –
Недобром пропах.
Пристяжной моей
Волк нырнул под пах.
Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза!
Ведь погибель пришла, а бежать – не суметь, –
Из колоды моей утащили туза,
Да такого туза, без которого – смерть!
Я ору волкам:
“Побери вас прах!..” -
А коней моих
Подгоняет страх.
Шевелю кнутом –
Бью кручёные
И пою притом:
“Очи чёрные!..”
Храп, да топот, да лязг, да лихой перепляс –
Бубенцы плясовую играют с дуги.
Ах вы кони мои, погублю же я вас, –
Выносите, друзья, выносите, враги!
...От погони той
Вовсе хмель иссяк.
Мы на кряж крутой –
На одних осях,
В хлопьях пены мы –
Струи в кряж лились, –
Отдышались, отхрипелись
Да откашлялись.
Я лошадкам забитым, что не подвели,
Поклонился в копыта, до самой земли,
Сбросил с воза манатки, повёл в поводу...
Спаси бог вас, лошадки, что целым иду!
Что за дом притих,
Погружён во мрак,
На семи лихих
Продувных ветрах,
Всеми окнами
Обратясь в овраг,
А воротами –
На проезжий тракт?
Ох, устал я, устал, – а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого, – только тень промелькнула в сенях,
Да стервятник спустился и сузил круги.
В дом заходишь как
Всё равно в кабак,
А народишко –
Каждый третий – враг.
Своротят скулу,
Гость непрошеный!
Образа в углу –
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню стонал и гитару терзал,
И припадочный малый – придурок и вор –
Мне тайком из-под скатерти нож показал.
"Кто ответит мне –
Что за дом такой,
Почему – во тьме,
Как барак чумной?
Свет лампад погас,
Воздух вылился...
Али жить у вас
Разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти.
Кто хозяином здесь? – напоил бы вином.”
А в ответ мне: "Видать, был ты долго в пути –
И людей позабыл, – мы всегда так живём!
Траву кушаем,
Век – на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да ещё вином
Много тешились, –
Разоряли дом,
Дрались, вешались.”
"Я коней заморил, – от волков ускакал.
Укажите мне край, где светло от лампад.
Укажите мне место, какое искал, –
Где поют, а не стонут, где пол не покат."
"О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы –
В зле да шёпоте,
Под иконами
В чёрной копоти."
И из смрада, где косо висят образа,
Я, башку очертя гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли да глядели глаза,
И где люди живут, и – как люди живут.
...Сколько кануло, сколько схлынуло!
Жизнь кидала меня – не докинула.
Может, спел про вас неумело я,
Очи чёрные, скатерть белая?!
1974 г.
А мы живём в мертвящей пустоте...
А мы живём в мертвящей пустоте, –
Попробуй надави – так брызнет гноем, –
И страх мертвящий заглушаем воем –
И те, что первые, и люди, что в хвосте.
И обязательные жертвоприношенья,
Отцами нашими воспетые не раз,
Печать поставили на наше поколенье –
Лишили разума и памяти и глаз.
1979 г.
Растревожили в логове старое зло...
Идут по Украине
Солдаты группы «Центр».
Растревожили в логове старое зло,
Близоруко взглянуло оно на восток.
Вот поднялся шатун и пошёл тяжело —
Как положено зверю, — свиреп и жесток.
Так подняли вас в новый крестовый поход,
И крестов намалёвано вдоволь.
Что вам надо в стране, где никто вас не ждёт,
Что ответите будущим вдовам?
Так послушай, солдат! Не ходи убивать —
Будешь кровью богат, будешь локти кусать!
За развалины школ, за сиротский приют
Вам осиновый кол меж лопаток вобьют.
Будет в школах пять лет недобор, старина, —
Ты отсутствовал долго, прибавил смертей,
А твоя, в те года молодая, жена
Не рожала детей.
Неизвестно, получишь ли рыцарский крест,
Но другой — на могилу под Волгой — готов.
Бог не выдаст? Свинья же, быть может, и съест:
Раз крестовый поход — значит много крестов.
Только ваши — подобье раздвоенных жал,
Всё враньё — вы пришли без эмоций!
Гроб Господен не здесь — он лежит, где лежал,
И креста на вас нет, крестоносцы.
Но, хотя миновало немало веков,
Видно, не убывало у вас дураков!
Вас прогонят, пленят, ну а если убьют —
Неуютным, солдат, будет вечный приют.
Будет в школах пять лет недобор, старина, —
Ты отсутствовал долго, прибавил смертей,
А твоя, в те года молодая, жена
Не рожала детей.
Зря колосья и травы вы топчете тут,
Скоро кто-то из вас станет чахлым кустом,
Ваши сбитые наспех кресты прорастут
И настанет покой, только слишком потом.
Вы ушли от друзей, от семей, от невест —
Не за пищей птенцам желторотым.
И не нужен железный оплавленный крест
Будет будущим вашим сиротам.
Возвращайся назад, чей-то сын и отец!
Убиенный солдат — это только мертвец.
Если выживешь — тысячам свежих могил
Как потом объяснишь, для чего приходил?
Будет в школах пять лет недобор, старина, —
Ты отсутствовал долго, прибавил смертей,
А твоя, в те года молодая, жена
Не рожала детей.
1976 г.
У домашних и хищных зверей... (Фрагмент)
У домашних и хищных зверей
Есть человечий вкус и запах,
А каждый день ходить на задних лапах –
Это грустная участь людей.
1966 г.
Баллада о детстве
Час зачатья я помню неточно, –
Значит, память моя – однобока, –
Но зачат я был ночью, порочно
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе, –
Девять месяцев – это не лет!
Первый срок отбывал я в утробе, –
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам, святители,
Что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали –
В те времена укромные,
Теперь – почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия,
А многих – даже ранее, –
А вот живёт же братия –
Моя честна компания!
Ходу, думушки резвые, ходу!
Слова, строченьки милые, слова!..
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил, –
Отыгрался бы на подлеце!
Но родился, и жил я, и выжил, –
Дом на Первой Мещанской – в конце.
Там за стеной, за стеночкою,
За перегородочкой
Соседушка с соседочкою
Баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так, –
Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток –
Всего одна уборная.
Здесь зуб на зуб не попадал,
Не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал,
Почём она – копеечка.
Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу,
И плевал я – здоровый трёхлетка –
На воздушную эту тревогу!
Да не всё то, что сверху, – от бога, –
И народ “зажигалки” тушил;
И как малая фронту подмога –
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три луча,
На чердаке рассеяно,
На Евдоким Кирилыча
И Гисю Моисеевну.
Она ему: “Как сыновья?”
“Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья –
Вы тоже пострадавшие!
Вы тоже – пострадавшие,
А значит – обрусевшие:
Мои – без вести павшие,
Твои – безвинно севшие”.
...Я ушёл от пелёнок и сосок,
Поживал не забыт, не заброшен,
Но дразнили меня: “Недоносок”, –
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я:
Пленных гонят – чего ж мы дрожим?!
Возвращались отцы наши, братья
По домам – по своим да чужим...
У тёти Зины кофточка
С разводами да змеями, –
А у Попова Вовчика
Отец пришёл с трофеями.
Трофейная Япония,
Трофейная Германия...
Пришла страна Лимония,
Сплошная Чемодания!
Взял у отца на станции
Погоны, словно цацки, я, –
А из эвакуации
Толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились – потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся – отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой, –
Мы спросили – зачем? – он в ответ,
Мол: “Коридоры кончаются стенкой,
А тоннели – выводят на свет!”
Пророчество папашино
Не слушал Витька с корешем –
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушёл.
Да он всегда был спорщиком,
Припрут к стене – откажется...
Прошёл он коридорчиком -
И кончил “стенкой”, кажется.
Но у отцов – свои умы,
А что до нас касательно –
На жизнь засматривались мы
Уже самостоятельно.
Все – от нас до почти годовалых –
“Толковищу” вели до кровянки, –
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле, –
В “ремеслухе” – живи да тужи:
Ни дерзнуть, ни рискнуть, – но рискнули
Из напильников делать ножи.
Они воткнутся в лёгкие,
От никотина чёрные,
По рукоятки лёгкие
Трёхцветные наборные...
Вели дела отменные
Сопливые острожники –
На стройке немцы пленные
На хлеб меняли ножики.
Сперва играли в “фантики”,
В “пристенок” с крохоборами, –
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами.
...Спекулянтка была номер перший –
Ни соседей, ни бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей –
Пересветова тётя Маруся.
У Маруси за стенкой говели, –
И она там втихую пила...
А упала она – возле двери, –
Некрасиво так, зло умерла.
Нажива – как наркотика, –
Не выдержала этого
Богатенькая тётенька
Маруся Пересветова.
И было всё обыденно:
Заглянет кто – расстроится.
Особенно обидело
Богатство – метростроевца.
Он дом сломал, а нам сказал:
“У вас носы не вытерты,
А я, за что я воевал?!” -
И разные эпитеты.
...Было время – и были подвалы,
Было надо – и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
И в конце куда надо впадали.
Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднялись,
Потому что из тех коридоров,
Вниз – сподручней им было, чем ввысь.
1975 г.
Баллада о борьбе
Сpедь оплывших свечей и вечеpних молитв,
Сpедь военных тpофеев и миpных костpов
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастpоф.
Детям вечно досаден
Их возpаст и быт –
И дpались мы до ссадин,
До смеpтных обид.
Hо одежды латали
Hам матеpи в сpок,
Мы же книги глотали,
Пьянея от стpок.
Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фpаз,
И кpужил наши головы запах боpьбы,
Со стpаниц пожелтевших слетая на нас.
И пытались постичь –
Мы, не знавшие войн,
За воинственный клич
Пpинимавшие вой, –
Тайну слова "пpиказ",
Hазначенье гpаниц,
Смысл атаки и лязг
Боевых колесниц.
А в кипящих котлах пpежних боен и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов!
Мы на pоли пpедателей, тpусов, иуд
В детских игpах своих назначали вpагов.
И злодея следам
Hе давали остыть,
И пpекpаснейших дам
Обещали любить;
И, дpузей успокоив
И ближних любя,
Мы на pоли геpоев
Вводили себя.
Только в гpёзы нельзя насовсем убежать:
Кpаткий век у забав – столько боли вокpуг!
Постаpайся ладони у мёpтвых pазжать
И оpужье пpинять из натpуженных pук.
Испытай, завладев
Ещё тёплым мечом
И доспехи надев, –
Что почём, что почём!
Разбеpись, кто ты – тpус
Иль избpанник судьбы,
И попpобуй на вкус
Hастоящей боpьбы.
И когда pядом pухнет изpаненный дpуг
И над пеpвой потеpей ты взвоешь, скоpбя,
И когда ты без кожи останешься вдpуг
Оттого, что убили его – не тебя, –
Ты поймёшь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забpал –
Это смеpти оскал! –
Ложь и зло, – погляди,
Как их лица гpубы,
И всегда позади –
Воpоньё и гpобы!
Если, путь пpоpубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жаpком бою испытал что почём, –
Значит, нужные книги ты в детстве читал!
Если мяса с ножа
Ты не ел ни куска,
Если pуки сложа
Наблюдал свысока
И в боpьбу не вступил
С подлецом, с палачом –
Значит, в жизни ты был
Ни пpи чём, ни пpи чём!
1975 г.
Штрафные батальоны
Всего лишь час дают на артобстрел –
Всего лишь час пехоте передышки,
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому – до ордена, ну а кому – до "вышки".
За этот час не пишем ни строки –
Молись богам войны артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так – мы штрафники, –
Нам не писать: "...считайте коммунистом".
Перед атакой – водку, – вот мура!
Своё отпили мы ещё в гражданку,
Поэтому мы не кричим "ура" –
Со смертью мы играемся в молчанку.
У штрафников один закон, один конец:
Коли, руби фашистского бродягу,
И если не поймаешь в грудь свинец –
Медаль на грудь поймаешь за отвагу.
Ты бей штыком, а лучше – бей рукой:
Оно надёжней, да оно и тише, –
И ежели останешься живой –
Гуляй, рванина, от рубля и выше!
Считает враг: морально мы слабы, –
За ним и лес, и города сожжённы.
Вы лучше лес рубите на гробы –
В прорыв идут штрафные батальоны!
Вот шесть ноль-ноль – и вот сейчас обстрел, –
Ну, бог войны, давай без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому – до ордена, а большинству – до "вышки"...
1964 г.
Он не вернулся из боя
Почему всё не так? Вроде – всё как всегда:
То же небо – опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода...
Только – он не вернулся из боя.
Мне теперь не понять, кто же прав был из нас
В наших спорах без сна и покоя.
Мне не стало хватать его только сейчас –
Когда он не вернулся из боя.
Он молчал невпопад и не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое,
Он мне спать не давал, он с восходом вставал, –
А вчера не вернулся из боя.
То, что пусто теперь, – не про то разговор:
Вдруг заметил я – нас было двое...
Для меня – будто ветром задуло костёр,
Когда он не вернулся из боя.
Нынче вырвалась, словно из плена, весна.
По ошибке окликнул его я:
“ Друг, оставь покурить”! – а в ответ – тишина...
Он вчера не вернулся из боя.
Наши мёртвые нас не оставят в беде,
Наши павшие – как часовые...
Отражается небо в лесу, как в воде, –
И деревья стоят голубые.
Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло – для обоих...
Всё теперь – одному, – только кажется мне –
Это я не вернулся из боя.
1969 г.
Песня о погибшем лётчике
Всю войну под завязку
я всё к дому тянулся,
Но хотя горячился –
воевал делово, –
Ну а он торопился,
Как то раз не пригнулся –
И в войне взад-вперёд обернулся
за два года – всего ничего.
Не слыхать его пульса
С сорок третьей весны, –
Ну а я окунулся
В довоенные сны.
И гляжу я дурея,
И дышу тяжело:
Он был лучше, добрее,
Добрее, добрее, –
Ну а мне – повезло.
Я за пазухой не жил,
не пил с господом чая,
Я ни в тыл не просился,
ни судьбе под подол, –
Но мне женщины молча
намекали, встречая:
Если б ты там на веки остался –
может, мой бы обратно пришёл?!
Для меня – не загадка
Их печальный вопрос, –
Мне ведь тоже не сладко,
Что у них не сбылось.
Мне ответ подвернулся:
“Извините, что цел!
Я случайно вернулся,
Вернулся, вернулся, –
Ну а ваш – не сумел”.
Он кричал напоследок,
в самолёте сгорая:
“Ты живи! Ты дотянешь!” –
доносилось сквозь гул.
Мы летали под богом
возле самого рая, –
Он поднялся чуть выше и сел там,
ну а я – до земли дотянул.
Встретил лётчика сухо
Райский аэродром.
Он садился на брюхо,
Но не ползал на нём.
Он уснул – не проснулся,
Он запел – не допел.
Так что я вот вернулся,
Глядите – вернулся, –
Ну а он – не успел.
Я кругом и навечно
виноват перед теми,
С кем сегодня встречаться
я почёл бы за честь, –
И хотя мы живыми
до конца долетели –
Жжёт нас память и мучает совесть,
у того, у кого она есть.
Кто-то скупо и чётко
Отсчитал нам часы
Нашей жизни короткой,
Как бетон полосы, –
И на ней – кто разбился,
Кто взлетел навсегда...
Ну а я приземлился,
А я приземлился, –
Вот какая беда...
1975 г.
Тот, который не стрелял
Я вам мозги не пудрю –
Уже не тот завод:
В меня стрелял поутру
Из ружей целый взвод.
За что мне эта злая,
Нелепая стезя –
Не то чтобы не знаю, –
Рассказывать нельзя.
Мой командир меня почти что спас,
Но кто-то на расстреле настоял...
И взвод отлично выполнил приказ, –
Но был один, который не стрелял.
Судьба моя лихая
Давно наперекос:
Однажды "языка" я
Добыл, да не донёс, –
И особист Суэтин,
Неутомимый наш,
Ещё тогда приметил
И взял на карандаш.
Он выволок на свет и приволок
Подколотый, подшитый матерьял...
Никто поделать ничего не смог.
Нет – смог один, который не стрелял.
Рука упала в пропасть
С дурацким звуком "Пли!" –
И залп мне выдал пропуск
В ту сторону земли.
Но слышу: “Жив, зараза, –
Тащите в медсанбат.
Расстреливать два раза
Уставы не велят.”
А врач потом всё цокал языком
И, удивляясь, пули удалял, –
А я в бреду беседовал тайком
С тем пареньком, который не стрелял.
Я раны, как собака, –
Лизал, а не лечил;
В госпиталях, однако, –
В большом почёте был.
Ходил в меня влюблённый
Весь слабый женский пол:
“Эй ты, недострелённый,
Давай-ка на укол!”
Наш батальон геройствовал в Крыму,
И я туда глюкозу посылал –
Чтоб было слаще воевать ему.
Кому? Тому, который не стрелял.
Я пил чаёк из блюдца,
Со спиртиком бывал...
Мне не пришлось загнуться,
И я довоевал.
В свой полк определили, –
“Воюй! – сказал комбат, –
А что недострелили –
Так я невиноват.”
Я тоже рад был – но, присев у пня,
Я выл белухой и судьбину клял:
Немецкий снайпер дострелил меня, –
Убив того, который не стрелял.
1972 г.
Братские могилы
На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают, –
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.
Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче – гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы –
Все судьбы в единую слиты.
А в Вечном огне – видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
У братских могил нет заплаканных вдов –
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!
1964 г.
Песня о новом времени
Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги, –
Значит, скоро и нам – уходить и прощаться без слов.
По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно к какому концу унося седоков.
Наше время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!
И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед.
Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив, что рядом – товарищей нет.
И ещё будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,
Про войну будут детские игры с названьями старыми,
И людей будем долго делить на своих и врагов.
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица, –
Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!...
1966 г.
Я не люблю
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда весёлых песен не пою.
Я не люблю холодного цинизма,
В восторженность не верю, и ещё –
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда – наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или – когда всё время против шерсти,
Или – когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой, –
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово "честь" забыто,
И что в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья –
Нет жалости во мне, и неспроста:
Я не люблю насилье и бессилье, –
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более – когда в неё плюют.
Я не люблю манежи и арены:
На них мильон меняют по рублю.
Пусть впереди большие перемены –
Я это никогда не полюблю!
1969 г.
Натянутый канат
Нe за славу, нe за плату –
На свой, необычный манер
Он по жизни шагал над помостом –
По канату, по канату,
Натянутому, как нерв.
Посмотрите – вот он
без страховки идёт.
Чуть правее наклон –
упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон –
всё равно не спасти...
Но должно быть, ему очень нужно пройти
четыре четверти пути.
И лучи его с шага сбивали,
И кололи, словно лавры.
Труба надрывалась – как две.
Крики "Браво!" его оглушали,
А литавры, а литавры –
Как обухом по голове!
Посмотрите – вот он
без страховки идёт.
Чуть правее наклон –
упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон –
всё равно не спасти...
Но теперь ему меньше осталось пройти –
уже три четверти пути.
"Ах как жутко, как смело, как мило!
Бой со смертью – три минуты!" –
Раскрыв в ожидании рты,
Из партера глядели уныло
Лилипуты, лилипуты –
Казалось ему с высоты.
Посмотрите – вот он
без страховки идёт.
Чуть правее наклон –
упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон –
всё равно не спасти...
Но спокойно, – ему остаётся пройти
всего две четверти пути!
Он смеялся над славою бренной,
Но хотел быть только первым –
Такого попробуй угробь!
Не по проволоке над ареной, –
Он по нервам – нам по нервам –
Шёл под барабанную дробь!
Посмотрите – вот он
без страховки идёт.
Чуть правее наклон –
упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон –
всё равно не спасти...
Но замрите,– ему остаётся пройти
не больше четверти пути!
Закричал дрессировщик – и звери
Клали лапы на носилки...
Но прост приговор и суров:
Был растерян он или уверен –
Но в опилки, но в опилки
Он пролил досаду и кровь!
И сегодня другой
без страховки идёт.
Тонкий шнур под ногой –
упадёт, пропадёт!
Вправо, влево наклон –
и его не спасти...
Но зачем-то ему тоже нужно пройти
четыре четверти пути!
1972 г.
Певец у микрофона
Я весь в свету, доступен всем глазам,-
Я приступил к привычной процедуре:
Я к микрофону встал как к образам...
Нет-нет, сегодня точно – к амбразуре.
И микрофону я не по нутру –
Да, голос мой любому опостылит, –
Уверен, если где-то я совру –
Он ложь мою безжалостно усилит.
Бьют лучи от рампы мне под рёбра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!
Сегодня я особенно хриплю,
Но изменить тональность не рискую, –
Ведь если я душою покривлю –
Он ни за что не выправит кривую.
Он, бестия, потоньше острия –
Слух безотказен, слышит фальшь до йоты, –
Ему плевать, что не в ударе я, –
Но пусть я верно выпеваю ноты!
Бьют лучи от рампы мне под рёбра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!
На шее гибкой этот микрофон
Своей змеиной головою вертит:
Лишь только замолчу – ужалит он, –
Я должен петь – до одури, до смерти.
Не шевелись, не двигайся, не смей!
Я видел жало – ты змея, я знаю!
И я – как будто заклинатель змей:
Я не пою – я кобру заклинаю!
Бьют лучи от рампы мне под рёбра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!
Прожорлив он, и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки,
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца, –
Рук не поднять – гитара вяжет руки!
Опять не будет этому конца!
Что есть мой микрофон – кто мне ответит?
Теперь он – как лампада у лица,
Но я не свят, и микрофон не светит.
Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона –
Мне сразу больно хлещет по щекам
Недвижимая тень от микрофона.
Бьют лучи от рампы мне под рёбра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!
1971 г.
Бег иноходца
Я скачу, но я скачу иначе, –
По камням, по лужам, по росе.
Бег мой назван иноходью – значит:
По-другому, то есть – не как все.
Мне набили раны на спине,
Я дрожу боками у воды.
Я согласен бегать в табуне –
Но не под седлом и без узды!
Мне сегодня предстоит бороться, –
Скачки! – я сегодня – фаворит.
Знаю – ставят все на иноходца, –
Но не я – жокей на мне хрипит!
Он вонзает шпоры в рёбра мне,
Зубоскалят первые ряды...
Я согласен бегать в табуне –
Но не под седлом и без узды!
Нет, не будут золотыми горы –
Я последним цель пересеку:
Я ему припомню эти шпоры –
Засбою, отстану на скаку!..
Колокол! Жокей мой “на коне” –
Он смеётся в предвкушеньи мзды.
Ох, как я бы бегал в табуне, –
Но не под седлом и без узды!
Что со мной, что делаю, как смею –
Потакаю своему врагу!
Я собою просто не владею –
Я придти не первым не могу!
Что же делать? Остаётся мне –
Вышвырнуть жокея моего
И бежать, как будто в табуне, –
Под седлом, в узде, но – без него!
Я пришёл, а он в хвосте плетётся –
По камням, по лужам, по росе.
Я впервые не был иноходцем –
Я стремился выиграть, как все!
1970 г,
Маски
Смеюсь навзрыд – как у кривых зеркал, –
Меня, должно быть, ловко разыграли:
Крючки носов и до ушей оскал –
Как на венецианском карнавале!
Вокруг меня смыкается кольцо –
Меня хватают, вовлекают в пляску, –
Так-так, моё нормальное лицо
Все, вероятно, приняли за маску.
Петарды, конфетти... Но всё не так, –
И маски на меня глядят с укором, –
Они кричат, что я опять – не в такт,
Что наступаю на ногу партнёрам.
Что делать мне – бежать, да поскорей?
А может, вместе с ними веселиться?..
Надеюсь я – под масками зверей
Бывают человеческие лица.
Все в масках, в париках – все как один, –
Кто - сказочен, а кто – литературен...
Сосед мой слева – грустный арлекин,
Другой – палач, а каждый третий – дурень.
Один – себя старался обелить,
Другой – лицо скрывает от огласки,
А кто – уже не в силах отличить
Своё лицо от непременной маски.
Я в хоровод вступаю, хохоча, –
Но всё-таки мне неспокойно с ними:
А вдруг кому-то маска палача
Понравится – и он её не снимет?
Вдруг арлекин навеки загрустит,
Любуясь сам своим лицом печальным;
Что, если дурень свой дурацкий вид
Так и забудет на лице нормальном?!
За масками гоняюсь по пятам,
Но ни одну не попрошу открыться, –
Что, если маски сброшены, а там –
Всё те же полумаски-полулица?
Как доброго лица не прозевать,
Как честных отличить наверняка мне? –
Все научились маски надевать,
Чтоб не разбить своё лицо о камни.
Я в тайну масок всё-таки проник, –
Уверен я, что мой анализ точен:
Что маски равнодушья у иных –
Защита от плевков и от пощёчин.
1971 г.
Так оно и есть ...
Так оно и есть –
Словно встарь, словно встарь:
Если шёл вразрез –
На фонарь, на фонарь,
Если воровал –
Значит, сел, значит, сел,
Если много знал –
Под расстрел, под расстрел!
Думал я – наконец не увижу я скоро
Лагерей, лагерей, –
Но попал в этот пыльный расплывчатый город
Без людей, без людей.
Бродят толпы людей, на людей непохожих,
Равнодушных, слепых, –
Я заглядывал в чёрные лица прохожих –
Ни своих, ни чужих.
Так зачем проклинал свою горькую долю?
Видно, зря, видно, зря!
Так зачем я так долго стремился на волю
В лагерях, в лагерях?!
Бродят толпы людей, на людей непохожих,
Равнодушных, слепых, –
Я заглядывал в чёрные лица прохожих –
Ни своих, ни чужих.
Так оно и есть –
Словно встарь, словно встарь:
Если шёл вразрез –
На фонарь, на фонарь,
Если воровал –
Значит, сел, значит, сел,
Если много знал –
Под расстрел, под расстрел!
1964 г.
ОЧИ ЧЁРНЫЕ
I. Погоня
Во хмелю слегка
Лесом правил я.
Не устал пока, –
Пел за здравие.
А умел я петь
Песни вздорные:
“Как любил я вас,
Очи чёрные...”
То плелись, то неслись, то трусили рысцой.
И болотную слизь конь швырял мне в лицо.
Только я проглочу вместе с грязью слюну,
Штофу горло скручу – и опять затяну:
“Очи чёрные!
Как любил я вас...”
Но – прикончил я
То, что впрок припас.
Головой тряхнул,
Чтоб слетела блажь,
И вокруг взглянул –
И присвистнул аж:
Лес стеной впереди – не пускает стена, –
Кони прядут ушами, назад подают.
Где просвет, где прогал – не видать ни рожна!
Колют иглы меня, до костей достают.
Коренной ты мой,
Выручай же, брат!
Ты куда, родной, –
Почему назад?!
Дождь – как яд с ветвей –
Недобром пропах.
Пристяжной моей
Волк нырнул под пах.
Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза!
Ведь погибель пришла, а бежать – не суметь, –
Из колоды моей утащили туза,
Да такого туза, без которого – смерть!
Я ору волкам:
“Побери вас прах!..” -
А коней моих
Подгоняет страх.
Шевелю кнутом –
Бью кручёные
И пою притом:
“Очи чёрные!..”
Храп, да топот, да лязг, да лихой перепляс –
Бубенцы плясовую играют с дуги.
Ах вы кони мои, погублю же я вас, –
Выносите, друзья, выносите, враги!
...От погони той
Вовсе хмель иссяк.
Мы на кряж крутой –
На одних осях,
В хлопьях пены мы –
Струи в кряж лились, –
Отдышались, отхрипелись
Да откашлялись.
Я лошадкам забитым, что не подвели,
Поклонился в копыта, до самой земли,
Сбросил с воза манатки, повёл в поводу...
Спаси бог вас, лошадки, что целым иду!
II. Старый дом
Что за дом притих,
Погружён во мрак,
На семи лихих
Продувных ветрах,
Всеми окнами
Обратясь в овраг,
А воротами –
На проезжий тракт?
Ох, устал я, устал, – а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого, – только тень промелькнула в сенях,
Да стервятник спустился и сузил круги.
В дом заходишь как
Всё равно в кабак,
А народишко –
Каждый третий – враг.
Своротят скулу,
Гость непрошеный!
Образа в углу –
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню стонал и гитару терзал,
И припадочный малый – придурок и вор –
Мне тайком из-под скатерти нож показал.
"Кто ответит мне –
Что за дом такой,
Почему – во тьме,
Как барак чумной?
Свет лампад погас,
Воздух вылился...
Али жить у вас
Разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти.
Кто хозяином здесь? – напоил бы вином.”
А в ответ мне: "Видать, был ты долго в пути –
И людей позабыл, – мы всегда так живём!
Траву кушаем,
Век – на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да ещё вином
Много тешились, –
Разоряли дом,
Дрались, вешались.”
"Я коней заморил, – от волков ускакал.
Укажите мне край, где светло от лампад.
Укажите мне место, какое искал, –
Где поют, а не стонут, где пол не покат."
"О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы –
В зле да шёпоте,
Под иконами
В чёрной копоти."
И из смрада, где косо висят образа,
Я, башку очертя гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли да глядели глаза,
И где люди живут, и – как люди живут.
...Сколько кануло, сколько схлынуло!
Жизнь кидала меня – не докинула.
Может, спел про вас неумело я,
Очи чёрные, скатерть белая?!
1974 г.
Комментарии
Отправить комментарий