ВОРОНОВ  ЮРИЙ

Ленинградки

В школе

Похороны

Вода

Сотый день

Трое

Я забыть никогда не смогу...

Ленинградки

(О.Ф. Берггольц)

Что тяжелее тех минут,

Когда под вьюгой одичалой

Они на кладбище везут

Детей, зашитых в одеяла.

Когда ночами снится сон,

Что муж – навстречу, по перрону...

А на пороге – почтальон

И не с письмом, а с похоронной.

Когда не можешь есть и спать

И кажется, что жить не надо...

Но ты жива. И ты опять

Идёшь на помощь Ленинграду.

Идёшь, сжимая кулаки,

Сухие губы стиснув плотно.

Идёшь. И через грудь – платки:

Крест-накрест, лентой пулемётной.

В школе

Девчонка руки протянула

И головой – на край стола...

Сначала думали – уснула,

А оказалось – умерла.

Её из школы на носилках

Домой ребята понесли.

В ресницах у подруг слезинки

То исчезали, то росли.

Никто не обронил ни слова.

Лишь хрипло, сквозь метельный сон,

Учитель выдавил, что снова

Занятья – после похорон.

Похороны

Тяжело, потому что нами

Занялись и мороз и вьюга.

Потому что земля как камень.

Потому что хороним друга.

Мы хороним тебя без гроба,

Без цветов, без речей, без плача.

И не скажем ни слова, чтобы

Оправдаться. Нельзя иначе.

Нам, тебя пережившим людям,

Ты обязан простить всё это.

Если ж вдруг мы тебя забудем,

Вот тогда нам прощенья нету.

Вода

Опять налёт, опять сирены взвыли.

Опять зенитки начали греметь.

И ангел с петропавловского шпиля

В который раз пытается взлететь.

Но неподвижна очередь людская

У проруби, дымящейся во льду.

Там люди воду медленно таскают

У вражеских пилотов на виду.

Не думайте, что лезут зря под пули.

Остались – просто силы берегут.

Наполненные вёдра и кастрюли

Привязаны к саням, но люди ждут.

Ведь прежде чем по ровному пойдём,

Нам нужно вверх по берегу подняться.

Он страшен, этот тягостный подъём,

Хотя, наверно, весь – шагов пятнадцать.

Споткнёшься, и без помощи не встать,

И от саней – вода дорожкой слёзной...

Чтоб воду по пути не расплескать,

Мы молча ждём, пока она замёрзнет...

Сотый день

Вместо супа – бурда из столярного клея,

Вместо чая – заварка сосновой хвои.

Это б всё ничего, только руки немеют,

Только ноги становятся вдруг не твои.

Только сердце внезапно сожмётся, как ёжик,

И глухие удары пойдут невпопад...

Сердце! Надо стучать, если даже не можешь.

Не смолкай! Ведь на наших сердцах – Ленинград.

Бейся, сердце! Стучи, несмотря на усталость,

Слышишь: город клянётся, что враг не пройдёт!

...Сотый день догорал. Как потом оказалось,

Впереди оставалось ещё восемьсот.

Трое

Я к ним подойду. Одеялом укрою,

О чём-то скажу, но они не услышат.

Спрошу – не ответят... А в комнате – трое.

Нас в комнате трое, но двое не дышат.

Я знаю: не встанут. Я всё понимаю...

Зачем же я хлеб на три части ломаю?

Я забыть никогда не смогу...

Я забыть никогда не смогу

Скрип саней на декабрьском снегу.

То пронзительный, медленный скрип:

Он как стон, как рыданье, как всхлип.

Будто всё это было вчера...

В белой простыне – брат и сестра...