КЕДРИН ДМИТРИЙ
Давнее
Поединок
Беседа
Архимед
Глухота
Зодчие
Кофейня
Мать
Пирамида
Кукла
Пластинка
Давнее
Всё мне мерещится поле с гречихою,
В маленьком доме сирень на окне,
Ясное-ясное, тихое-тихое
Летнее утро мерещится мне.
Мне вспоминается кляча чубарая,
Аист на крыше, скирды на гумне,
Тёмная-тёмная, старая-старая
Церковка наша мерещится мне.
Чудится мне, будто песню печальную
Мать надо мною поёт в полусне,
Узкая-узкая, дальняя-дальняя
В поле дорога мерещится мне.
Где ж этот дом с оторвавшейся ставнею,
Комната с пёстрым ковром на стене…
Милое-милое, давнее-давнее
Детство моё вспоминается мне.
13 мая 1945 г.
Поединок
К нам в гости приходит мальчик
Со сросшимися бровями,
Пунцовый густой румянец
На смуглых его щеках.
Когда вы садитесь рядом,
Я чувствую, что меж вами
Я скучный, немножко лишний,
Педант в роговых очках.
Глаза твои лгать не могут,
Как много огня теперь в них!
А как они были тусклы.
Откуда же он воскрес?
Ах, этот румяный мальчик!
Итак, это мой соперник,
Итак, это мой Мартынов,
Итак, это мой Дантес!
Ну, что ж! Нас рассудит пара
Стволов роковых Лепажа
На дальней глухой полянке,
Под Мамонтовкой, в лесу.
Два вежливых секунданта,
Под горкой - два экипажа
Да седенький доктор в чёрном,
С очками на злом носу.
Послушай-ка, дорогая!
Над нами шумит эпоха,
И разве не наше сердце -
Арена её борьбы?
Виновен ли этот мальчик
В проклятых палочках Коха,
Что ставило нездоровье
В колёса моей судьбы?
Наверно, он физкультурник,
Из тех, чья лихая стайка
Забила на стадионе
Испании два гола.
Как мягко и как свободно
Его голубая майка
Тугие гибкие плечи
Стянула и облегла!
А знаешь, мы не подымем
Стволов роковых Лепажа
На дальней глухой полянке,
Под Мамонтовкой, в лесу.
Я лучше приду к вам в гости
И, если позволишь, даже
Игрушку из Мосторгина
Дешёвую принесу.
Твой сын, твой малыш безбровый,
Покоится в колыбели.
Он важно пускает слюни,
Вполне довольный собой.
Тебя ли мне ненавидеть
И ревновать к тебе ли?
Когда я так опечален
Твоей морщинкой любой?
Ему покажу я рожки,
Спрошу: «Как дела, Егорыч?»
И, мирно напившись чаю,
Пешком побреду домой.
И лишь закурю дорогой,
Почуяв на сердце горечь,
Что наша любовь не вышла,
Что этот малыш - не мой.
1933 г.
Беседа
На улице пляшет дождик.
Там тихо, темно и сыро.
Присядем у нашей печки
и мирно поговорим.
Конечно, с ребёнком трудно.
Конечно, мала квартира.
Конечно, будущим летом
ты вряд ли поедешь в Крым.
Ещё тошноты и пятен
даже в помине нету,
Твой пояс, как прежде, узок,
хоть в зеркало посмотри!
Но ты по неуловимым,
по тайным женским приметам
Испуганно догадалась,
что у тебя внутри.
Не скоро будить он станет
тебя своим плачем тонким
И розовый круглый ротик
испачкает молоком.
Нет, глубоко под сердцем,
в твоих золотых потёмках
Не жизнь, а лишь завязь жизни
завязана узелком.
И вот ты бежишь в тревоге
прямо к гомеопату.
Он лыс, как головка сыра,
и нос у него в угрях,
Глаза у него навыкат
и борода лопатой,
Он очень учёный дядя -
и всё-таки он дурак!
Как он самодовольно
пророчит тебе победу!
Пятнадцать прозрачных капель
он в склянку твою нальёт.
«Пять капель перед обедом,
пять капель после обеда -
И всё как рукой снимает!
Пляшите опять фокстрот!»
Так, значит, сын не увидит,
как флаг над Советом вьётся?
Как в школе Первого мая
ребята пляшут гурьбой?
Послушай, а что ты скажешь,
если он будет Моцарт,
Этот не живший мальчик,
вытравленный тобой?
Послушай, а если ночью
вдруг он тебе приснится,
Приснится и так заплачет,
что вся захолонешь ты,
Что жалко взмахнут в испуге
подкрашенные ресницы
И волосы разовьются,
старательно завиты,
Что хлынут горькие слёзы
и начисто смоют краску,
Хорошую, прочную краску
с тёмных твоих ресниц?..
Помнишь, ведь мы читали,
как в старой английской сказке
К охотнику приходили
души убитых птиц.
А вдруг, несмотря на капли
мудрых гомеопатов,
Непрошеной новой жизни
не оборвётся нить!
Как ты его поцелуешь?
Забудешь ли, что когда-то
Этою же рукою
старалась его убить?
Кудрявых волос, как прежде,
туман золотой клубится,
Глазок исподлобья смотрит
лукавый и голубой.
Пускай за это не судят,
но тот, кто убил, - убийца.
Скажу тебе правду: ночью
мне страшно вдвоём с тобой!
1937 г.
Архимед
Нет, не всегда смешон и узок
Мудрец, глухой к делам земли:
Уже на рейде в Сиракузах
Стояли римлян корабли.
Над математиком курчавым
Солдат занёс короткий нож,
А он на отмели песчаной
Окружность вписывал в чертёж.
Ах, если б смерть – лихую гостью –
Мне так же встретить повезло,
Как Архимед, чертивший тростью
В минуту гибели – число!
5 Декабря 1941 г.
Глухота
Война бетховенским пером
Чудовищные ноты пишет.
Её октав железный гром
Мертвец в гробу – и тот услышит!
Но что за уши мне даны?
Оглохший в громе этих схваток,
Из всей симфонии войны
Я слышу только плач солдаток.
2 Сентября 1941 г.
Зодчие
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье своё (1)
Приходить мастерам.
И велел благодетель, –
Гласит летописца сказанье, –
В память оной победы (2)
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентийцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Статных,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спёртый. (3)
Изразцовая печка. (4)
Божница. (5)
Угар и жара.
И в посконных рубахах (6)
Пред Иоанном Четвёртым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
"Смерды! (7)
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней (8)
Заморских церквей, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю. (9)
Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе, (10)
Покрестясь на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.
Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи (11)
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились учёные люди, (12)
Зане эта церковь (13)
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!
Был диковинный храм
Богомазами весь размалёван, (14)
В алтаре, (15)
И при входах,
И в царском притворе самом. (16)
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублёва
Изукрашен зело (17)
Византийским суровым письмом...
А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам: (18)
"Покажи, чем живёшь!"
Ночью подлый народ (19)
До креста пропивался в кружалах, (20)
А утрами истошно вопил,
Становясь на правёж. (21)
Тать, засеченный плетью, (22)
У плахи лежал бездыханно, (23)
Прямо в небо уставя
Очёсок седой бороды, (24)
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Перемётчики Чёрной Орды. (25)
А над всем этим срамом (26)
Та церковь была –
Как невеста!
И с рогожкой своей, (27)
С бирюзовым колечком во рту, – (28)
Непотребная девка (29)
Стояла у Лобного места (30)
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...
А как храм освятили, (31)
То с посохом, (32)
В шапке монашьей,
Обошёл его царь –
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
"Лепота!" – молвил царь. (33)
И ответили все: "Лепота!"
И спросил благодетель:
"А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
И клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных, (34) (35)
И кидали их,
Тёмных, (36)
На стылое лоно земли. (37)
И в Обжорном ряду, (38)
Там, где заваль кабацкая пела, (39)
Где сивухой разило, (40)
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки: (41)
"Государево слово и дело!" – (42)
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд, (43)
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.
(1) Подворье - постоялый двор для приезжающих послов.
(2) Оной победы - этой победы.
(3) Вельми спёртый - очень удушливый, мало кислорода.
(4) Изразцы - фаянсовые плитки с рисунком.
(5) Божница - здесь: угол с образами.
(6) Посконный - сшитый из конопляной ткани.
(7) Смерды - сельские жители.
(8) Благолепней - прекрасней.
(9) Ударились в ноги - здесь: упали к ногам.
(10) Вербная неделя - неделя перед пасхой.
(11) Кровли крыли лазурью снаружи - здесь: покрывали крыши голубой эмалью.
(12) Дивились - удивлялись, смотрели.
(13) Зане - потому что.
(14) Богомазами размалёван - разрисован иконописцами.
(15) Алтарь - восточная, главная часть храма, в которой находятся престол, жертвенник, епископская или священническая кафедра.
(16) Царский притвор - здесь: возможно, вход для царя.
(17) Изукрашен зело - очень красиво разрисован.
(18) Торовато - с размахом.
(19) Подлый народ - простой народ.
(20) Кружала - кабаки.
(21) Правёж - наказание должника.
(22) Тать - вор.
(23) Плаха - здесь: место наказания.
(24) Очёсок бороды - спутанный кусочек бороды.
(25) Перемётчик - изменник, предатель, перебежчик.
Золотая орда - монголо-татарское иго (XIII—XIV вв.)
Чёрная орда - нет определения.
(26) Срам - стыд.
(27) Рогожка - здесь: плетённая подстилка, циновка.
(28) Бирюза - оттенок голубого цвета.
(29) Непотребная девка - проститутка.
(30) Лобное место - место для наказания преступников на красной площади.
(31) Освятить храм - церковный обряд придания святости, сделать почитаемым.
(32) Посох - палка хромого человека.
(33) Лепота - красота.
(34) Батоги - палки для телесных наказаний.
(35) Болезный - несчастный, жалкий.
(36) Тёмный - здесь: слепой.
(37) Стылое лоно земли - холодная земля.
(38) Обжорный ряд - место торговли едой для простонародья.
(39) Заваль кабацкая - пьяницы.
(40) Сивуха - здесь: плохо очищенная водка.
(41) Дьяк - здесь: государев (царский) служащий.
(42) “Государево слово и дело!” - политическая полиция.
(43) Отпевание - одно из богослужений; совершается над телом умершего христианина.
Думаю что Сталин приказал убить Кедрина именно за это стихотворение так как идентифици́ровал себя с Иваном Грозным.
1938 г.
Кофейня
...Имеющий в кармане мускус
не кричит об этом на улицах.
Запах мускуса говорит за него.
Саади
У поэтов есть такой обычай –
В круг сойдясь, оплёвывать друг друга.
Магомет, в Омара пальцем тыча,
Лил ушатом на беднягу ругань.
Он в сердцах порвал на нём сорочку
И визжал в лицо, от злобы пьяный:
"Ты украл пятнадцатую строчку,
Низкий вор, из моего "Дивана"!
За твоими подлыми следами
Кто пойдёт из думающих здраво?"
Старики кивали бородами,
Молодые говорили: "Браво!"
А Омар плевал в него с порога
И шипел: "Презренная бездарность!
Да минёт тебя любовь пророка
Или падишаха благодарность!
Ты бесплоден! Ты молчишь годами!
Быть певцом ты не имеешь права!"
Старики кивали бородами,
Молодые говорили: "Браво!"
Только некто пил свой кофе молча,
А потом сказал: "Аллаха ради!
Для чего пролито столько желчи?"
Это был блистательный Саади.
И минуло время. Их обоих
Завалил холодный снег забвенья.
Стал Саади золотой трубою,
И Саади слушала кофейня.
Как ароматические травы,
Слово пахло мёдом и плодами,
Юноши не говорили: "Браво!"
Старцы не кивали бородами.
Он заворожил их песней птичьей,
Песней жаворонка в росах луга...
У поэтов есть такой обычай –
В круг сойдясь, оплёвывать друг друга.
1936 г.
Мать
Война пройдёт – и слава богу.
Но долго будет детвора
Играть в «воздушную тревогу»
Среди широкого двора.
А мужики, на брёвнах сидя,
Сочтут убитых и калек
И, верно, вспомнят о «планиде», (1)
Под коей, дескать, человек. (2)
Старуха ж слова не проронит!..
Отворотясь, исподтишка
Она глаза слепые тронет
Каймою чёрного платка...
(1) Планида - судьба
(2) Дескать - здесь: говорят что находится под ней (под судьбой). 25 Ноября 1941 г.
Пирамида (Фрагмент)
.......................................................
Днём раскаляясь,
Ночью холодея,
Лежал Мемфис на ложе из парчи,
И сотни тысяч пленных иудеев
Тесали плиты,
Клали кирпичи.
Они пришли покорные,
Без жалоб,
В шатрах верблюжьих жили,
Как пришлось;
У огнеглазых иудеек на лоб
Спадали кольца смоляных волос.
Оторваны от прялки и орала,
Палимы солнцем,
Брошены во тьму, -
Рабы царя…
Их сотни умирало,
Чтоб возвести могилу одному.
.........................................................
1940 г.
Кукла
Как темно в этом доме!
Тут царствует грузчик багровый,
Под нетрезвую руку
Тебя колотивший не раз…
На окне моём - кукла.
От этой красотки безбровой
Как тебе оторвать
Васильки загоревшихся глаз?
Что ж!
Прильни к моим стёклам
И красные пальчики высунь…
Пёс мой куклу изгрыз,
На подстилке её теребя.
Кукле - много недель!
Кукла стала курносой и лысой.
Но не всё ли равно?
Как она взволновала тебя!
Лишь однажды я видел:
Блистали в такой же заботе
Эти синие очи,
Когда у соседских ворот
Говорил с тобой мальчик,
Что в каменном доме напротив
Красный галстучек носит,
Задорные песни поёт.
Как темно в этом доме!
Ворвись в эту нору сырую
Ты, о время моё!
Размечи этот нищий уют!
Тут дерутся мужчины,
Тут женщины тряпки воруют,
Сквернословят, судачат,
Юродствуют, плачут и пьют.
Дорогая моя!
Что же будет с тобой?
Неужели
И тебе между них
Суждена эта горькая часть?
Неужели и ты
В этой доле, что смерти тяжеле,
В девять - пить,
В десять - врать,
И в двенадцать -
Научишься красть?
Неужели и ты
Погрузишься в попойку и в драку,
По намёкам поймёшь,
Что любовь твоя -
Ходкий товар,
Углем вычернишь брови,
Нацепишь на шею - собаку,
Красный зонтик возьмёшь
И пойдёшь на Покровский бульвар?
Нет, моя дорогая!
Прекрасная нежность во взорах
Той великой страны,
Что качала твою колыбель!
След труда и борьбы -
На руке её известь и порох,
И под этой рукой
Этой доли -
Бояться тебе ль?
Для того ли, скажи,
Чтобы в ужасе,
С чёрствою коркой
Ты бежала в чулан
Под хмельную отцовскую дичь, -
Надрывался Дзержинский,
Выкашливал лёгкие Горький,
Десять жизней людских
Отработал Владимир Ильич!
И когда сквозь дремоту
Опять я услышу, что начат
Полуночный содом,
Что орёт забулдыга-отец,
Что валится посуда,
что голос твой тоненький плачет, -
О терпенье моё!
Оборвёшься же ты наконец!
И придут комсомольцы,
И пьяного грузчика свяжут,
И нагрянут в чулан,
где ты дремлешь, свернувшись в калач,
И оденут тебя,
И возьмут твои вещи,
И скажут:
- Дорогая!
Пойдём,
Мы дадим тебе куклу.
Не плачь!
1932 г.
Пластинка
Л.К.
Когда я уйду,
Я оставлю мой голос
На чёрном кружке.
Заведи патефон,
И вот
Под иголочкой,
Тонкой, как волос,
От гибкой пластинки
Отделится он.
Немножко глухой
И немножко картавый,
Мой голос
Тебе прочитает стихи,
Окликнет по имени,
Спросит:
"Устала?"
Наскажет
Немало смешной чепухи.
И сколько бы ни было
Злого,
Дурного,
Печалей,
Обид,-
Ты забудешь о них.
Тебе померещится,
Будто бы снова
Мы ходим в кино,
Разбиваем цветник.
Лицо твоё
Тронет волненья румянец,
Забывшись,
Ты тихо шепнёшь:
"Покажись!.."
Пластинка хрипнёт
И окончит свой танец,
Короткий,
Такой же недолгий,
Как жизнь.
1939 г.
15 Сентября 1945 года неизвестные пытались столкнуть Дмитрия Кедрина под колёса электрички, но стоявшие рядом люди не позволили. 18 Сентября он был выброшен убийцами из тамбура электрички возле Тарасовки.
Поэту было 38 лет. Россия всегда СМЕРТЕЛЬНО любила своих поэтов. Мне кажется, что это была месть Сталина за стихотворение “Зодчие” - очень уж год подходящий 1938.
Комментарии
Отправить комментарий