МОРИЦ  ЮННА

Я с гениями водку не пила...

Туманной зарею

Я с гениями водку не пила...

Я с гениями водку не пила

И близко их к себе не подпускала.

Я молодым поэтом не была,

Слух не лелеяла и взоры не ласкала.

На цыпочках не стоя ни пред кем,

Я не светилась, не дышала мглою

И свежестью не веяла совсем

На тех, кто промышляет похвалою.

И более того! Угрюмый взгляд

На многие пленительные вещи

Выталкивал меня из всех плеяд,

Из ряда - вон, чтоб не сказать похлеще.

И никакие в мире кружева

Не в силах были напустить тумана

И мглой мои окутать жернова

И замыслы бурлящего вулкана.

Так Бог помог мне в свиту не попасть

Ни к одному из патриархов Музы,

Не козырять его любовью всласть,

Не заключать хвалебные союзы,

Не стать добычей тьмы и пустоты

В засиженном поклонниками зале...

Живи на то, что скажешь только ты,

А не на то, что о тебе сказали!

Туманной зарёю

   Памяти Михаила Светлова

Когда вокзалы стали мне ночлегом,

А телеграфы — письменным столом,

Взошел январь, изъяны сдобрил снегом,

И люди мёрзли даже под крылом.

В троллейбусе оттаивали руки

И покрывались огненной корой.

С отцом навеки я была в разлуке

И в горькой распре с мамой и сестрой.

Они писали почерком наклонным,

Слова от боли ставя невпопад,

Что я была недавно чемпионом

Химических и физолимпиад.

Что я качусь, качусь неумолимо,

И докачусь, и окажусь на дне,

И странно, что народ проходит мимо

Таких, как я, или подобных мне.

А я сияла раз в три дня в столовке,

Из-под волос бежал счастливый пот

На вкусный хлеб, на шницель в панировке,

И дважды в месяц — в яблочный компот.

На мне болтались кофта, шарф и юбка,

И плащ — на дождь, на солнышко и снег.

Но позади осталась душегубка

Возможностей, отвергнутых навек!

Я поднимала воротник повыше

И понимала, что дела плохи.

На почте, где никто меня не слышал,

Я написала гордые стихи.

Я избегала приходить к обеду

В дома друзей в четыре или в шесть.

Я тихо шла по золотому следу

И не писала так, чтоб лучше есть.

И, засыпая на вокзальной лавке,

Я видела сквозь пенистый сугроб,

Как мать в пальто, застёгнутом булавкой,

Меня целует, молодая, в лоб.

Дышала радость горячо и близко,

На вид ей было девятнадцать лет.

И оставалась у виска записка:

«Босяк! Приди к Светлову на обед».

1964 г.